все рассказали? Если я позволяю себе спрашивать об этом, то
только потому, что при данных обстоятельствах очень важно, чтобы…
— Понимаю. Есть одна маленькая
деталь, о которой я до сих пор не упоминал. Я говорил вам в самом начале об
Артюре Нику. Я был просто депутатом, когда впервые встретился с ним на каком‑то
обеде, и мне в голову не могло прийти, что в один прекрасный день я стану
министром общественных работ. Мне было известно, что он один из компаньонов строительной
фирмы «Нику и Совгрен», расположенной на авеню Республики. Артюр Нику ведет
жизнь светского человека. Он вовсе не похож на нувориша или на денежного туза.
Это культурный человек. Он умеет жить. Посещает лучшие рестораны Парижа, всегда
окружен красивыми женщинами, в основном актрисами и кинозвездами. Думаю, в
Париже нет ни одного человека, пользующегося известностью в мире литературы,
искусства, в политических кругах, который бы не бывал гостем на его воскресных
приемах в Самуа… Я встречал там многих моих коллег по Палате, главных
редакторов газет, ученых, в честности и порядочности которых нисколько не
сомневаюсь… Сам Нику в своем загородном доме производит впечатление человека,
для которого цель жизни — угостить своих гостей самыми тонкими и редкими
блюдами, причем в самой изысканной обстановке. Моей жене он не нравился… Мы
ездили туда раз пять‑шесть, всегда с кем‑нибудь, и наши отношения
никогда не были близкими. Иногда в воскресенье там обедали за маленькими
столиками до тридцати человек, а после обеда все собирались в библиотеке или
около бассейна… Да, я забыл вам сказать, что однажды, года два назад, если не
ошибаюсь, на рождество, моя дочь получила подарок — крошечное золотое вечное
перо с ее инициалами. К подарку была приложена визитная карточка Артюра Нику… Я
чуть было не заставил ее отправить подарок обратно. Я рассказал об этом,
кажется, кому‑то из моих коллег, и был в скверном настроении. Но меня
заверили, что не стоит придавать этому особого значения. У Нику обычай — в
конце года посылать подарки женам и дочерям своих гостей. В этом году он
рассылал вечные перья, которых, по‑видимому, заказал несколько десятков.
В прошлом году были пудреницы, но тоже золотые, так как, по‑видимому, он
питает страсть к золоту… Моя дочь оставила эту ручку у себя. Думаю, она
пользуется ею до сих пор. Но завтра, когда история с отчетом Калама попадет в
газеты, сообщат, что дочь Огюста Пуана получила подарок…
Мегрэ кивнул головой. Да, это отнюдь не
пустяк.
— Больше ничего? Денег взаймы он вам
не давал?
Пуан покраснел до корней волос. Не потому,
что он мог в чем‑нибудь упрекнуть себя, а потому, что отныне каждый будет
иметь право задать ему этот вопрос.
— Никогда! Клянусь…
— Верю. Акций фирмы «Нику и Совгрен»
у вас нет?
Горько усмехнувшись, министр ответил
отрицательно.
— Завтра же утром начну действовать.
Сделаю все, что в моих силах, — пообещал Мегрэ. — Но вы, конечно,
понимаете, что я знаю об этом деле меньше, чем вы, и очень плохо знаком с
политическими кругами. Сомневаюсь, что удастся найти доклад прежде, чем тот, в
чьих руках он находится, воспользуется им в своих целях. А вы уничтожили бы
этот документ, чтобы спасти своих коллег, которых он компрометирует?
— Конечно, нет.
— Даже если бы лидер вашей партии
попросил вас об этом?
— Даже если бы приказал премьер.
— Я был в этом почти уверен.
Простите, что задал этот вопрос. А сейчас я покидаю вас, господин министр.
Они поднялись, и Пуан протянул Мегрэ
огромную волосатую руку.
— Это я должен просить у вас прощения
за то, что впутал вас в это дело. Но я до такой степени обескуражен и сбит с
толку…
Передав свою судьбу в чужие руки, министр
почувствовал себя лучше. Он говорил уже спокойнее, зажег люстру, открыл дверь.
— Ко мне в министерство вы не можете
прийти — вас слишком хорошо знают. Звонить мне тоже нельзя — могут подслушать.
Эта квартира тоже ни для кого не секрет. Каким же образом мы сможем
поддерживать связь?
— Когда понадобится, я найду способ
связаться с вами. Вы всегда можете позвонить мне вечером из автомата, как
сегодня, а если меня не будет, передать все, что нужно, моей жене.
Стоя у дверей и тихонько переговариваясь,
они были похожи на заговорщиков. Одновременно подумав об этом, оба улыбнулись.
— Спокойной ночи, господин министр.
— Спасибо, Мегрэ. Спокойной ночи.
Комиссар не стал вызывать лифт. Он
спустился с пятого этажа пешком и вышел на улицу, где туман еще более сгустился
и стало холоднее. Чтобы поймать такси, надо было дойти до бульвара Монпарнас.
Сунув руки в карманы, с трубкой в зубах, он повернул направо, и, когда прошел
шагов двадцать, перед ним вспыхнули фары и раздался шум трогающейся машины.
Из‑за тумана трудно было определить
расстояние. На мгновение Мегрэ показалось, что машина мчится прямо на него, но
она, ослепив его светом, проскочила мимо.
У него не было даже времени, чтобы поднять
руку и прикрыть лицо. Да он и понимал, что это бесполезно.
Весьма возможно, что кому‑то надо
было узнать, кто именно так долго засиделся у министра, в окнах квартиры
которого допоздна горел свет.
Мегрэ, пожав плечами, продолжал свой путь.
Больше никого он не встретил, кроме пары влюбленных, которые шли, обнявшись,
целовались и ненароком толкнули его.
В конце концов он поймал такси. На
бульваре Ришар‑Ленуар в его квартире еще горел свет. Как всегда, он
достал иЗ кармана ключ, и, как всегда, жена открыла дверь прежде, чем он
коснулся замка. Она была в ночной сорочке, босая, с припухшими от сна глазами,
и тут же легла обратно в постель.
— Который час? — раздался ее
голос из спальни.
— Десять минут второго.
Он улыбнулся, подумав, что в другой
квартире, несколько богаче обставленной, но не имеющей своего лица, в эти
минуты происходит похожий разговор.
Пуан
и его жена жили не в собственном доме. Это были чужие комнаты и чужая постель,
и они были чужими в огромном казенном здании, в котором вынуждены были жить и
которое, должно быть, казалось им наполненным всякими ловушками.
— Что ему нужно было от тебя?
— По правде говоря, даже толком не
знаю. Она еще не до конца проснулась и, пока он раздевался, пыталась прогнать
сон.
— Не знаешь, почему он хотел тебя
видеть?
— Думаю, чтобы попросить совета.
Ему не хотелось употреблять слово
«помощь», что было бы куда вернее. Странно. Ему казалось, что если бы здесь, в
привычной домашней обстановке, он произнес «отчет Калама», то разразился бы
хохотом.
Полчаса назад на бульваре Пастера эти
слова звучали очень трагично. Министр произносил их с каким‑то ужасом.
Премьер с тревогой говорил об этом, как об одном из наиболее важных
государственных дел.
А ведь это каких‑то тридцать
страничек, которые валялись в течение нескольких лет на чердаке или где‑то
там еще и которыми никто не интересовался. И смотритель Школы обнаружил их,
возможно, даже случайно.
— О чем ты думаешь?
— О некоем Пикмале.
— Кто он такой?
— Пока не знаю.
Действительно, он думал о Пикмале. Вернее,
повторял его фамилию по слогам, и она казалась ему забавной.
— Спи.
— Ты тоже. Кстати, разбуди меня,
пожалуйста, завтра в семь.
— Почему так рано?
— Мне нужно будет позвонить.
Мадам Мегрэ протянула руку, чтобы погасить
свет: выключатель был около нее.
Глава 3
Неизвестный из
маленького бара
Он почувствовал легкое прикосновение руки
к плечу и.сразу же услышал знакомый голос:
— Мегрэ! Уже семь.
Жена держала в руке чашку кофе, и его
аромат защекотал ноздри Мегрэ. Его чувства и мозг пока еще работали вразброд,
точь‑в‑точь как оркестр, когда музыканты в оркестровой яме
настраивают инструменты. Не было согласованности. Семь часов — значит, день
отличается от других: обычно он встает в восемь. Не поднимая ресниц, он понял,
что на улице солнце, а вчера был туман. Но еще до того, как слово «туман»
вызвало в памяти бульвар Пастера, Мегрэ почувствовал во рту неприятный привкус,
которого уже давно не ощущал по утрам. Он вспомнил стопки и деревенскую водку с
родины министра.
Мегрэ, помрачнев, открыл глаза и сел на
постели. Обнаружив, что голова не болит, несколько успокоился. Он не помнил,
сколько раз они наполняли и опорожняли эти стопки.
"
учредитель Санкт-Петербургской Палаты Недвижимости 
