ООО "БЕНУА" основано в августе 1995 года

ООО "" учредитель Санкт-Петербургской Палаты Недвижимости

Жорж Сименон «Мегрэ у министра»

Стр. 1 | Стр. 2 | Стр. 3 | Стр. 4 | Стр. 5 | Стр. 6 | Стр. 7 | Стр. 8 | Стр. 9 | Стр. 10 | Стр. 11 | Стр. 12 | Стр. 13 | Стр. 14 | Стр. 15 | Стр. 16 | Стр. 17 | Стр. 18 | Стр. 19 | Стр. 20 | Стр. 21 | Стр. 22 | Стр. 23 | Стр. 24 | Стр. 25 | Стр. 26 | Стр. 27 | Стр. 28 | Стр. 29 | Стр. 30 | 

достать. А если я не продемонстрирую отчет или не сумею представить формальные доказательства, что такое‑то лицо его уничтожило, то буду опорочен: меня обвинят в его сокрытии.

     Мегрэ заметил, как мадам Пуан отвернулась, пряча скатившуюся по щеке слезу. Пуан тоже заметил это и на мгновение потерял самообладание. Анн‑Мари укоризненно воскликнула:

     — Мама!

     Мадам Пуан тряхнула головой, как бы говоря, что это так, ерунда, и быстро вышла из комнаты.

     — Вот видите! — произнес Пуан, как будто происшедшее нуждалось в комментариях.

     Прав ли был Мегрэ? Не повлиял ли на него драматизм обстановки? Он заявил с абсолютной уверенностью:

     — Не обещаю вам найти отчет Калама. Но я найду того, кто залез к вам в квартиру и украл документ. Это моя профессия.

     — Вы надеетесь?

     — Уверен в этом.

     Мегрэ поднялся. Пуан пробормотал:

     — Я пойду вместе с вами.

     Затем, обращаясь к дочери, попросил:

     — Передай маме то, что комиссар только что сказал мне. Это ее подбодрит.

     Они проделали в обратном направлении тот же путь по переходам министерства и снова оказались в кабинете Пуана. Там, кроме мадемуазель Бланш, которая отвечала на телефонные звонки, находился высокий худой седоватый мужчина. Он разбирал почту.

     — Познакомьтесь. Жак Флери, начальник моей канцелярии… Комиссар Мегрэ…

     Мегрэ показалось, что он уже где‑то видел этого человека: наверно, в каком‑нибудь ресторане или баре. Он выглядел довольно молодо и элегантно, и это контрастировало с небрежностью костюма министра. Флери был из тех, кого всегда можно встретить в обществе хорошеньких женщин в любом баре на Елисейских полях. Рука у него была сильная, пожатие крепкое. Издали он казался моложе и энергичнее, чем вблизи. На близком расстоянии заметны были мешки под глазами и какая‑то безвольность рта, которую он пытался скрыть нервной улыбкой.

     — Сколько их там? — спросил Пуан, указывая на приемную.

     — Не меньше тридцати. Корреспонденты иностранных газет тоже пришли. Вот только не знаю, сколько фотографов: они все время подходят.

     Мегрэ и министр посмотрели друг на друга. Казалось, комиссар хочет взглядом подбодрить Пуана: «Держитесь!»

     Пуан спросил:

     — Вы выйдете через приемную?

     — Раз вы сообщите им, что расследованием занимаюсь я, это уже не имеет значения. Даже наоборот.

     Он по‑прежнему чувствовал на себе недоверчивый взгляд мадемуазель Бланш, которую не успел приручить. Она, видимо, все еще не знала, какого держаться мнения о комиссаре. Однако спокойствие ее патрона, возможно, заставит ее думать, что вмешательство комиссара скорее хорошо, нежели плохо.

     Когда Мегрэ вышел в приемную, первыми на него нацелились фотографы, но он не стал уклоняться от них. Репортеры набросились с вопросами.

     — Вы занимаетесь отчетом Калама?

     Улыбаясь, он шел мимо них.

     — Через несколько минут министр ответит на все ваши вопросы.

     — Но вы не отрицаете, что занимаетесь этим делом?

     — Я ничего не отрицаю.

     Несколько репортеров вышли за ним на мраморную лестницу, надеясь выудить хоть какие‑нибудь сведения.

     — Спросите у министра, — повторял Мегрэ. Кто‑то задал вопрос:

     — Вы предполагаете, что Пикмаля убили? Впервые эта гипотеза была сформулирована так четко.

     — Вы же знаете мой любимый ответ: «Я ничего не предполагаю».

     Наконец, остановившись еще несколько раз, ему удалось добраться до машины, где его поджидал Лапуэнт, успевший за это время прочесть утренние газеты.

     — Куда мы поедем? К нам?

     — Нет. На бульвар Пастера. Что пишут в газетах?

     — В основном об исчезновении Пикмаля. В одной из газет — не помню в которой — напечатано интервью, которое корреспондент взял у мадам Калам. Она живет на улице Распай в той же квартире, где жила с мужем. Это женщина весьма энергичная; она не пыталась размазывать и говорила напрямик то, что думает. Отчета она не читала, но прекрасно помнит, что ее муж примерно лет пять назад провел несколько недель в Верхней Савойе. По возвращении он некоторое время очень много работал, даже по ночам. «Никогда еще ему столько не звонили по телефону, — рассказала она. — Масса людей, о которых мы никогда не слыхали, наносили ему визиты. Он был очень озабочен и неспокоен. Когда я спрашивала, что его мучит, он отвечал, что это связано с его работой и ответственностью. В то время он часто говорил мне об ответственности. У меня было такое впечатление, будто его что‑то гложет. Я знала, что он болен. За год до того доктор мне сообщил, что у него рак. Помню, как однажды он, вздохнув, сказал: „Боже мой! Как трудно человеку решить, в чем его долг!“

     Их машина как раз ехала по улице Вожирар, и автобус, идущий впереди, не давал развить скорость.

     — Интервью занимает целую колонку, — добавил Лапуэнт.

     — Что она сделала с бумагами мужа?

     — Она все оставила в кабинете так, как было при нем, и регулярно его убирает.

     — Кто‑нибудь к ней заходил в последнее время?

     — Два человека, — ответил Лапуэнт, с восхищением глянув на шефа.

     — Пикмаль?

     — Да. Это был первый визит с неделю назад.

     — Она его знает?

     — Очень хорошо. При жизни Калама Пикмаль часто приходил к нему за консультацией. Она полагает, что он занимался математикой. В последний визит он сказал, что хочет найти одну свою работу, которую оставил в свое время профессору.

     — И нашел ее?

     — У него с собою был портфель. Она провела Пикмаля в кабинет, где он пробыл около часа. Когда он уходил, она задала ему этот же вопрос, на который он ответил отрицательно, добавив, что бумаги, к сожалению, вероятно, затерялись. В портфель к нему она, конечно, не заглядывала. Тогда у нее не возникло никаких подозрений. И только через день…

     — Кто был второй визитер?

     — Мужчина лет сорока. Он представился учеником Калама и спросил, сохранила ли она бумаги покойного.

     Тоже что‑то говорил о работах, которыми они совместно занимались.

     — Она впустила его в кабинет?

     — Нет. Она сочла, что такое совпадение выглядит по меньшей мере странно, и ответила, что все бумаги ее мужа остались в Школе дорог и мостов.

     — Второго посетителя она описала?

     — В газете об этом ничего нет. Если даже она это сделала, репортер сохранил сведения для себя и, возможно, сейчас сам ведет поиски этого человека.

     — Остановись. Это здесь.

     Как и ночью, днем бульвар выглядел мирным, внушающим доверие.

     — Ждать вас?

     — Нет, пойдешь со мной. Вероятно, придется поработать.

     Застекленная дверь привратницкой находилась слева по коридору. Консьержка, пожилая женщина почтенного вида, выглядела озабоченной.

     — В чем дело? — спросила она, не поднимаясь с кресла. С ее колен спрыгнул рыжий кот и стал тереться о ноги Мегрэ.

     Комиссар представился, сняв шляпу и стараясь говорить как можно почтительней.

     — Господин Пуан поручил мне провести расследование по поводу кражи, которая произошла у него два дня назад.

     — Кража? В нашем доме? И он мне ничего не сказал!

     — Он подтвердит это при первой встрече, и если вы сомневаетесь, позвоните ему по телефону.

     — Не стоит. Раз вы комиссар, я должна вам верить, не так ли? Как это могло случиться? Дом у нас спокойный, и за все тридцать пять лет, что я здесь служу, нога полицейского ни разу не ступала сюда.

     — Не могли бы вы попытаться восстановить в памяти позавчерашний день, вторник, особенно утро?

     — Вторник… Подождите… Позавчера…

     — Накануне, вечером, министр был у себя.

     — Да‑да, что‑то припоминаю…

     — Открывали ли вы двери кому‑нибудь ночью после ухода министра?

     — Точно нет. Наши жильцы — люди тихие и редко приходят после полуночи. Если бы это случилось, я бы, конечно, запомнила.

     — А утром в котором часу вы открываете дверь?

     — В половине седьмого. Иногда в семь.

     — А потом сидите у себя

наверх